Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Because I feel blind, because I feel blind

@темы: цитаты

---

Ребят, я решила скрыть записи, содержащие сюжеты из моей личной жизни и заново открыть их только для белого списка.

В список можно записаться в этом посте. Выписаться из него, если захотите, можно будет здесь же.

Фики, все, что касается Отеля, мои мысли и прочее, о чем я обычно пишу, останется открытым

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я тебя ненавижу сейчас. Пьяная скотина. Блять. Блять. Я ненавижу тебя. Безмозглый. Я нена... я люблю тебя

@темы: thoughts

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Блянахуйчурменя вашу ж мать!!!!

Валить и трахать!!! (с) Мла-а-а-а-а-а-адшенького

@темы: любимые мужчины, tokio hotel

---

Я пошевелила тут на досуге мозгом и составила аж 50 пунктов "о себе любимой"
Крис, я потребую от тебя такого же подвига, слышишь?

Под катом всё найдется

+50

1. Я до смерти боюсь пауков
2. Я ношу кольцо на большом пальце левой руки, что по идее должно обозначать, что я лесбиянка, но я предпочитаю не предавать значение стереотипам. Тем более что еще никому, слава Богу, не приходило в голову принять меня за тему
3. Кстати, о тех, кто в теме. Я понятия не имею, как нахожу всех этих детей радуги, но в моем окружении действительно много геев и лесбиянок
4. Из пункта 3 вытекает, что я, разумеется, ни разу не гомофоб и гомофобам лучше бы вообще не показываться мне на глаза, ибо я нетерпима к тем, кто нетерпим
5. А в геях я и вовсе души не чаю. И так было всегда, ибо слэш
6. И в панках тоже. Я безумно благодарна судьбе, что именно панк-культура меня воспитала. Да, от нее мне достался очень сложный внутренний мир, полный противоречий, но, возможно, это именно то, чем я могу гордиться
7. Да, я очень противоречивый человек
8. Меня очень сложно понимать, лучше даже не пытаться. Но если принимать как данность все мои тараканы, со мной просто подружиться
9. Я не верю в людей-одиночек. Поэтому наивысшая ценность моей жизни - это люди. Люди, которых я люблю и которых я могу полюбить
10. Дружба важнее любви. Это нерушимый закон. А закон, как известно, суров))
11. Я очень боюсь драк. Любых. И не важно, знаю я дерущихся или нет
12. Я не знаю наизусть номер своего телефона, и это очень веселит моих друзей
13. Я всегда и всюду опаздываю. Поэтому электрички – мои злейшие враги, ибо всегда уезжают без меня. А вот если мне надо уезжать в другой город, я выезжаю на вокзал с запасом в два часа притом, что вокзал находится в получасе езды от дома
14. Кроме того, что я кошмарно непунктуальна, я еще и не совсем аккуратна. В моей комнате редко бывает порядок, но это ничего страшного, ибо, как говорится, «вчера у меня было чисто, как жаль, что вы этого не застали!»
15. Я почти не употребляю алкоголь, у меня и без него вся жизнь – праздник
16. Кстати, по профессии я будущий лингвист-переводчик
17. Чаще всего я произношу слова: «печалька», «шушуть», «ебать-колотить!» и вездесущее «бляяяя»
18. Ни один рок-фестиваль, ни один опен-эйр не проходит без меня. И хотя сейчас я больше отношусь, как говорит моя мама, к «богемной» тусовке (из-за её контингента: юные дизайнеры, художники, начинающие режиссеры и музыканты), рок продолжает оставаться моим воздухом. И пьяные рокерские вписки я до сих пор посещаю
19. Во мне уживаются похуизм и перфекционизм. Как? Понятия не имею
20. Загадывайте желания на падающие звезды и верьте в их исполнение. Мои исполнялись
21. Да, я ругаюсь матом. Но, как любой лингвист, умею следить за языком и могу отказаться от мата в любую минуту
22. Кстати, чувство языка у меня врожденное, а ген грамотности передался мне от дедушки
23. В школе я всегда прогуливала физкультуру, из-за чего у меня всю мою школьную жизнь были проблемы. А еще я никогда не заполняла школьный дневник
24. Я переживала нервный срыв и депрессию, как его результат. Лучше не употреблять при мне этих слов, если вы лично с этим не сталкивались. Ибо вы не знаете, что это такое на самом деле
25. Вообще не люблю, когда говорят о том, чего не знают
26. Я равнодушна к животным, но собак обожаю. Как только я съеду от родителей, первым делом куплю себе здоровую собаку
27. Я люблю, когда много воды - океаны, моря, озера, реки. Их запахи, брызги, звуки. А вот плаваю я из рук вон плохо
28. Я очень боюсь обижать людей. Я вообще чересчур доброе создание
29. В маршрутных такси я никогда не сажусь на сидение рядом с водителем
30. Я обожаю парки развлечений и всякие страшные аттракционы
31. Я почти никогда не пользуюсь зонтом. Исключение составляют лишь те случаи, когда мне по какой-то причине надо добраться до нужного места сухой
32. Я шмоточница, да
33. От природы у меня кудрявые волосы, которые я обычно выпрямляю
34. У меня очень плохое зрение, поэтому я всегда ношу линзы
35. Я не ходила в детский сад
36. Я способна на сумасшедшие поступки, импульсивна. Я могу сидеть дома с немытой головой в домашнем халате и смотреть сопливую драму, а через час оказаться в другом городе
37. Предпочитаю ничего не планировать, спонтанность мне больше по душе
38. Больше всего я люблю подарки/открытки, сделанные своими руками
39. Я быстро привязываюсь к людям. Влюбляюсь тоже быстро
42. Верю в параллельные миры
43. Очень редко плачу и не люблю мечтать
44. «Мой» человек – такой, с которым я полезу купаться в фонтан
45. Петербург – моя болезнь. Этот город я люблю больно, слезно и сильно
46. Я единственный человек в семье, который любит футбол
47. Обязательные элементы интерьера для меня – это гора подушек и много-много фотографий на журнальных столиках/стенах/ стеллажах
48. Я не пью кофе, не ем лук и совершенно не умею готовить
49. Мечтаю жить за рубежом
50. Но все-таки немножко патриот


Ищщо что-то хотите узнать?

---

Я дописала "Амстердам"!

Название: Все дороги ведут в Амстердам
Автор: loreil
Категория: RPF/Slash
Фандом: Tokio Hotel
Жанры: Alternate Universe, Drama
Пейринг: Tom/Bill
Рейтинг: PG-13
Статус: закончено
Дата создания: 24 сентября 2009 – 14 июля 2010
Дата публикации: 06 ноября 2009 – 19 января 2010 (1-3 главы) + 14 июля 2010 (4-5 главы)
Дата повторной публикации: 14 июля 2010
О чём: о мечте
Дисклеймер: я не виновата

>>>>>читать<<<<<

1.

Амстердам, 1993 г

Вдоль одного из многочисленных каналов Амстердама, спрятав руки в карманы короткой черной куртки, медленно бредет темноволосый парень, сосредоточенно смотря себе под ноги, будто желая отыскать на сером, мокром от только что прошедшего дождя асфальте какую-то необъяснимо важную для него вещь. Изредка он ежится от резких порывов холодного февральского ветра и, еще больше ссутулив худые плечи, продолжает медленно шагать вперед. Если внимательно присмотреться к этому юноше, можно заметить, что глаза его, с первого взгляда кажущиеся абсолютно черными, аккуратно подведены темным карандашом, а ресницы, бесконечно длинные и густые, покрыты толстым слоем туши. Редкие прохожие, что попадаются ему навстречу, с любопытством смотрят вслед этому загадочному, медленно бредущему по серому зимнему Амстердаму юноше, и на лице каждого из них на несколько секунд появляется тусклая улыбка.
В столице Нидерландов солнце зимой почти не показывается, небо заволакивает тучами на все зимние месяцы, отчего небо приобретает холодный серый оттенок и сохраняет его вплоть до самой весны. Зима в Амстердаме не холодная, но резкие порывы северного ветра пронизывают насквозь, вынуждая местных жителей прятаться в теплых пабах и уютных ресторанчиках, куда редко заглядывают туристы: голландцы не выносят суеты. В зимние месяцы улицы, отдаленные от оживленных районов города, такие, как та, по которой сейчас бредет высокий кареглазый юноша, как правило, пустынны. Зимой жизнь на улицах Амстердама замирает - слишком часто на город обрушивается разбушевавшаяся стихия: дожди бывают настолько сильными, что очертания домов почти полностью растворяются в плотной стене дождя, и разобрать дорогу до дома не представляется возможным.
Лишь изредка дождь сменяется снегом, но снег здесь долго не лежит: дождь смывает его с асфальта быстро и почти незаметно…
А сегодня, в мрачном тусклом феврале, с неба, медленно кружась в холодном воздухе, на мокрый асфальт падают крупные комки абсолютно белоснежного снега. Смеются дети, ловя маленькими ладошками красивые снежинки, серость окружающих построек покорно отступает, а белый снег медленно засыпает крыши домов и полупустые тротуары.
Темноволосый юноша продолжает медленно брести вдоль длинного, широкого канала, изредка бросая быстрый взгляд на зеркальную поверхность воды, по которой ветер гонит сильную рябь, из-за которой свет отражающихся фонарей превращается в огромное яркое пятно. На его черных волосах не тает снег. Концы длинного вишневого цвета шарфа, не на один раз обмотанного вокруг тонкой шеи, свободно болтаются где-то на уровне бедер, а взгляд по-прежнему устремлен под ноги. Его имя Вильгельм, но он всегда представляется Биллом. Билл… Ему всего девятнадцать лет, но сегодня его сердце остановилось, и жизнь его замерла, улыбка исчезла с красивых пухлых губ, а его еще совсем детское лицо перестало выражать хоть какие-то человеческие чувства. «Кукла». Именно так называл его Том – человек, остановивший его сердце всего одним словом. «Нет» - то был ответ на его любимый вопрос, вопрос «любишь?». Он сотни раз переживал расставания с теми, кого, как ему казалось, любил. Но это «нет», «нет», произнесенное Томом, его любимым Томом, показалось ему нечеловеческим страданием. Страданием, вынести которое ему не по силам. И он сбежал. Сбежал в Амстердам. Сбежал по-настоящему, в спешке оставив в Берлине кучу нужных вещей, включая мобильный телефон и пару кредитных карточек. Его абонент больше никому не ответит. Так будет легче. Легче, пожалуй, для всех. За спиной не только бывший любовник - за спиной целая жизнь. И любовь. Отчаянная и чистая, та, о которой мечтают маленькие девочки и о которой так часто пишут в сказках. Любовь, не желающая угасать, а любовь, жаждущая прощать и верить, и снова прощать, и снова верить, что чувство неподдельно и искренно.
Серая зима покрывает его плечи тонким слоем февральского снега. И никто не видит его слез. А, может, это и не слезы вовсе. Просто колючий северный ветер заставляет глаза слезиться, и он же резкими порывами срывает с его щек незаметные капельки воды. Ему хочется кричать. Кричать до тех пор, пока он не сможет вымолвить и слова. А потом медленно опуститься на холодную, покрытую совсем тонким слоем снега землю и разрыдаться. И рыдать, рыдать, царапая ногтями застывшую землю. И… умереть. Больше не подняться. Не увидеть ни неба, ни чужие лабиринты улиц, ни снега. Ничего. А он продолжает бесцельно брести вдоль тротуара, вдоль одного длинного канала, название которого он однажды пытался запомнить, но так почему-то так и не смог. И сейчас ему больше всего хочется, чтобы пошел дождь.
Он любил Тома. Они познакомились в придорожном кафе, в Берлине. В тот день Билл забыл дома свои очки и долго не мог разглядеть нужный ему маленький ценник, находящийся, как назло, на недосягаемом для глаз Билла расстоянии. В кафе этом он был впервые, и цены не были ему знакомы. Денег у него было слишком мало, поэтому без знания цены купить он ничего не решался. Никого из служащих в поле его зрения не наблюдалось, а спросить у стоящей рядом с ним девушки он почему-то стеснялся, силясь самостоятельно разглядеть расплывающиеся циферки. Мучения парня, очевидно, были заметны, и совсем скоро он услышал за спиной приятный мужской голос, диктующий ему необходимую информацию. Билл улыбнулся и поблагодарил пришедшего на помощь парня, который секундой позже представился Томом. Еще тогда, в день их знакомства, Билл почувствовал, что есть в сидящем напротив парне что-то такое, что заставляет его сердце биться чаще, а губы непроизвольно расплываться в обаятельной улыбке.
Билл не был гомосексуалистом, мальчики никогда его не интересовали. С Томом все произошло спонтанно. Билл просто сидел рядом и заворожено наблюдал, как тонкие пальцы Тома медленно перебирают струны гитары. А после он вдруг почувствовал горячее дыхание на щеке и зачем-то закрыл глаза. Том отложил гитару и провел большим пальцем по его нижней губе, и Билл приоткрыл рот, уже через мгновение страстно отвечая на легко навязанный Томом поцелуй. Поцелуй, который сначала дико напугал его своей откровенностью и страстью. Билл чувствовал, как быстро твердеет его плоть, и в какой-то момент он ясно понял, чем закончится этот вечер. И это понимание почему-то не испугало его. Он позволил пальцам Тома расстегнуть пуговицу на его джинсах, позволил его рукам стянуть с себя всю одежду, позволил его губам дотрагиваться до всех частей его разгоряченного тела. А потом он понял, что поздно. Поздно что-либо менять. И он помог Тому натянуть презерватив, помог смочить его член собственной слюной, впервые чувствуя во рту столь незнакомый вкус мужской плоти. О том, что было после, теперь он вспоминает с трепетом. До того вечера он никогда не испытывал столько боли и столько наслаждения почти одновременно. Тот яркий оргазм в объятиях первого в своей жизни мужчины перевернул все его представления о сексе. И больше не думать о Томе он уже не мог. Так начались их отношения. Долгие и порой изматывающие. Но без них Билл уже не представлял своего существования.
Счастье длилось недолго. Ссоры становились практически каждодневными. Гром грянул внезапно. В порыве слепой ярости Билл, тогда совсем не думая о значении своих слов, крикнул о разрыве отношений, оказавшихся ненужными Тому. И после этого Том ушел. Молча собрал немногочисленные вещи и так же молча закрыл за собой дверь. Наутро он вернулся. Но лишь для того, чтобы сказать то самое «нет» в ответ на отчаянное «любишь?». Билл еще долго пытался понять, что же случилось такое, что все обернулось именно так, но довольно быстро пришел к выходу, что думать об этом лучше не стоит. Он не знал, как вести себя с Томом. Не знал, имеет ли он право закатить истерику, имеет ли он право кричать и громить все, что попадется под руку, имеет ли он право просто просить Тома остаться. Он знал, что не может и не хочет отпускать его, но молча смотрел, как Том собирает последние вещи. И именно тогда он узнал, что чувствовали все его прошлые девушки, от которых он сам когда-то уходил точно так же. А через пару часов после того, как на его лестничной площадке стихли шаги человека, которого он по-настоящему смог полюбить, от невыносимой обиды и боли он впервые в своей жизни разрыдался. Только контрастный душ помог ему придти в себя. Хотя бы на пару часов. Но этих часов было достаточно, чтобы принять непростое решение уехать из города, а лучше и вовсе из страны. Куда-нибудь, где будет проще забыть о прошлом, которое теперь камнем весело на шее. Выбор пал на столицу Нидерландов. В большей степени на этот выбор, конечно, повлиял тот факт, что основная часть населения Голландии свободно говорит на немецком. Отсутствие языкового барьера в принципе не могло не радовать, а в положении Билла это и вовсе было лучшим из всех возможных вариантов. Последовали торопливые сборы, в небольшую спортивную сумку Билл положил только самое необходимое. Квартиру в Берлине он поставил на сигнализацию, а друзьям сказал, что уезжает к родителям, в Англию. В Берлине его ничего больше не держало. А Амстердам встретил его проливным дождем. Забытый по неосторожности дома мобильный телефон стал шансом навсегда расстаться с прошлым. Залечивать раны он доверил Амстердаму. А сегодня, в этом мрачном тусклом феврале, по пустым площадям и бульварам, под сквозящим северным ветром он упрямо шагает вперед, отчаянно цепляясь за светлую мысль о том, что все еще может быть хорошо.


2.

Ему кажется, что боль никогда не пройдет. Все так же бредя вдоль каналов и мокрых улиц, он думает только об одном: о том, насколько жалко, должно быть, выглядит его трусливый побег из Берлина. Сжимая кулаки в глубоких теплых карманах, глотая ледяной северный воздух, не боясь простудиться и заработать ангину, не думая о том, что, если он все-таки заболеет и сляжет с высокой температурой, некому будет сжать в прохладных ладонях его руки и, аккуратно прикоснувшись губами к горячему лбу, с укором прошептать: «Я же говорил тебе одеваться теплее», он изо всех сил пытается понять – понять самого себя и самостоятельно ответить на свои вопросы, многие из которых из разряда вопросов глупых и до смешного наивных. Да. Он не думал, что любовь умеет ранить. Он много в этой жизни не знал. Не знал, что может быть так отчаянно больно и также отчаянно хотеться умереть. А тем временем в Амстердаме начинался сильный снегопад. Снег уже не успевал таять на его плечах, и постепенно его легкая, совсем не предназначенная для такой погоды черная куртка приобретала резкий холодный белый цвет. Руки в карманах стали ощутимо замерзать. Колючие снежинки, подхватываемые резким ледяным ветром, с силой хлестали по щекам. А до отеля оставалось еще больше получаса ходьбы. И вдруг вскинутый в серое небо взгляд, полный отчаяния и боли, и тихий стон, который никто не услышал. Он медленно приседает, будто хочет поднять что-то с земли, и на секунду замерев, падает на колени. Он поднимает лицо вверх, ловя губами белые хлопья снега, а по его щекам быстро и тихо текут слезы. Вытащив руки из карманов, он протягивает их к небу и, набрав полную грудь воздуха, пронзительно, что есть силы, кричит. А потом резко сгибается пополам, словно в приступе, и его худенькие плечи сотрясаются в беззвучных рыданиях. Царапая длинными ногтями замершую землю, он сдавленно мычит сквозь сжатые зубы и судорожно всхлипывает, испытывая чувство глубокого отвращения к самому себе. Он ничего не может с собой сделать, он не может заставить себя подняться, он не может остановиться. И поняв это, он медленно ложится на снег и закрывает глаза, зачем-то начиная считать до десяти. Наверное, чтобы думать хоть о чем-то. Он долго лежит, не двигаясь, не думая абсолютно ни о чем, лишь глядя, как от его дыхания тает на земле снег. Он хочет умереть. И, наверное, он это сделает.
Постепенно он привыкает к холоду. Его больше не трясет в ознобе. Кисти его рук полностью находятся под снегом, и он начинает понимать, что не в состоянии заставить свои пальцы двигаться. Он прекрасно понимает, что именно это означает. Еще лучше он понимает, что это означает именно для него. Но, похоже, что он не хочет ничего изменить. Зубы начинают стучать от холода, его то бьет в ознобе, то бросает в жар. Он знает. Он понимает. Все понимает. Но встать уже не может. Просто не может. Без объяснения причин. Они не нужны ему. Он просто продолжает лежать на холодном снегу, уже на спине, невидящим взглядом слезящихся глаз смотря в зимнюю серость февральского неба… А потом… потом он встает. Медленно. Плавно. Сначала понимается на колени, затем выпрямляется, еле-еле стряхивает снег с одежды и также медленно, осторожно делает первый шаг. Шаг, который он не чувствует. Дорогу до отеля он так никогда и не вспомнит. Придя в свой номер, он ляжет спать, не раздеваясь, а проснется уже в больнице.

3.

Берлин, 1990 г

- Где ты научился?
Билл вздрогнул. За игрой он не сумел заметить вошедшего в комнату мужчину.
- Простите?
- Где ты научился? Играть. Так играть.
-Простите, я не понимаю вас.
- Ты играешь с закрытыми глазами.
- На память.
- Одну из самых сложных симфоний?
Незнакомец подошел ближе. В тусклом свете Билл едва мог разглядеть его лицо. На первый взгляд, незнакомец выглядел куда старше, чем был на самом деле. Но не это было важно. В его голосе Билл чувствовал что-то, что приводило его в трепет. Он не понимал, что именно это было, но где-то в висках запутавшиеся мысли пульсом отбивали одно единственное слово – и это слово было «восторг».
- На самом деле она не кажется мне таковой, герр.
- Вы не сделали ни единой ошибки. Я не встречал людей, способных сыграть эту партию настолько идеально, даже имея перед глазами ноты.
Билл чувствовал, как холодеют его пальцы. Он не мог объяснить, почему, и не знал, что отвечать. Потому молчал, чувствуя себя до безобразия глупо.
- И все же – Вы не ответили на мой вопрос.
- Мне нечего Вам ответить, герр. Я нигде не учился этому. Это просто… просто хобби.
И голос дрогнул. Билл лгал. Игра на фортепьяно была для него больше, чем «просто хобби». Это было его жизнью, тем, чем, казалось, он всегда дышал. Тем, без чего, казалось, он задыхался. Музыка была для него всем. Вот только родители не видели сына пианистом, и старое фортепьяно так и осталось всего-навсего «игрушкой», в которой, однако, заключалось слишком многое.
- Я поражен. Ты невероятно талантлив, парень.
- Спасибо, герр.
А сердце Билла тем временем почти выскакивало из груди.
- Как тебя зовут?
- Билл. Меня зовут Билл.
- Вильгельм?
Билл нехотя кивнул.
- Меня зовут Дэвид. Ты здесь по приглашению? Играешь?
- Нет. Тот парень, что женится, мой брат.
Дэвид улыбнулся.
- Лукас не упоминал о тебе.
Вильгельм пожал плечами.
- Скажи мне, Билл, ты бы хотел заниматься музыкой? Серьезно заниматься. По-настоящему.
- Я уже делаю это, герр. По-настоящему. Совершенно серьезно.
Билл отвечал невозмутимо, словно говорил о погоде, в то время как внутри него все сжалось в комок, и он никак не мог взять над собой контроль.
- Прости, наверное, я неправильно выразился. Ты талантлив. Чертовски талантлив. Ты бы мог играть не только для себя и близких. Ты бы мог играть для людей. Для публики, для тех, кто хочет и, главное, умеет слышать музыку.
- Мог бы. И даже хотел бы, герр. Но зачем Вы все это мне говорите?
- Потому что я тот, кто может провести тебя на большую сцену, Билл.
Вильгельм не верил.
- Вот так просто?
- Нет, не просто. Это не просто потому, что вот здесь, - незнакомец показал на свое сердце, - не должно быть пусто. И я должен быть в этом уверен.
- Я говорил о сцене.
- Знаешь, Вильгельм… Учиться это, конечно, хорошо, закончить консерваторию – замечательно. Но есть такая штука, как талант. Когда человек его совершенствует, он способен создавать чудеса. Я в большом бизнесе с малых лет. За многие годы я сумел понять одну очень важную вещь – не важно, сколько у тебя денег или кто твои родители, важно, что ты делаешь и как ты это делаешь. Я не занимаюсь раскруткой капризных детишек богатых родителей, я ищу самородков, Билл. Таких, как ты. И признаться, я здесь не совсем случайно.
Билл едва заметно усмехнулся. Но от глаз Дэвида он не смог скрыть эту усмешку. Дэвид улыбался. Он как никто другой понимал этого мальчишку, знал все его чувства и переживания с той самой минуты, как он переступил порог этой комнаты.
- Лукас сказал Вам про меня?
- Нет, я уже сказал, что Лукас не упоминал о тебе в разговорах со мной. Я вообще не знал, что у него есть брат.
- Тогда кто?
- Милена. Девушка, с которой ты отдыхал в Дубае прошлым летом.
- Что?
Вильгельм был удивлен. С Миленой они и правда познакомились в Дубае, замечательно провели время и распрощались, счастливые и довольные.
- Я работал с сестрой Милены. С Миленой мы стали хорошими друзьями и как-то она рассказала мне о тебе как о потрясающе талантливом парне. Мир тесен, Билл.
- Милена из Бремена. Вы живете в Бремене?
- Нет, я работаю в Бремене. А также в Гамбурге, Берлине и ряде других городов.
- Значит, Вы не коллега Лукаса?
- Нет.
Дэвид улыбнулся. Билл чувствовал, как ладони становятся теплее, и ему казалось, что к его лицу в мгновение хлынула кровь, стало невыносимо жарко. Собственное лицо казалось ему невыносимо красным.
- И зачем Вы здесь?
- Показать тебе, что ты по-прежнему нуждаешься в своей мечте. Ты хотел бы связать свою жизнь с музыкой, но зачем-то сомневаешься в этом. Иногда человеку необходим всего один толчок – всего один – и он вернется на правильный путь.
- Вы считаете, что мой путь – это музыка?
- Брось, Билл. Ты не хуже меня знаешь, что это так.
И Дэвид был прав. Билл чувствовал себя так, словно этот человек, сейчас стоящий перед ним, оперевшись обеими руками на ярко-черное дерево старого фортепьяно, видит его насквозь. Билл с волнением осознавал, что только что сделал Дэвид. Он вскрыл самый потайной уголок его души, куда сам Билл старался никогда не заглядывать. Но отныне было слишком поздно – старые мечты были воскрешены, Билл чувствовал себя не в состоянии вновь запереть их под увесистый замок с надписью «не помнить», выжженной горечью скупых мальчишечьих слез. По его венам вновь заструилась надежда. Быть может, когда-нибудь он будет представляться именно так: «Моё имя Вильгельм Каулитц. Я – пианист».


4.


Дэвид не солгал. От всех прочих акул шоу-бизнеса его отличало одно: он не был ею. Он не лгал. Он не был жаден на деньги, не желал получить больше, чем уже имел. Он занимался поисками по-настоящему талантливых людей и был убежден: по-настоящему талантлив каждый третий, но каждый второй отчаянно ленив и скучен. А он искал золотую середину. И один Бог знает, что заставило его покинуть солнечную Калифорнию, где он отдыхал от бремени своей профессии, и оказаться в сером, холодном Берлине, здесь, в этом доме, отчего-то веря в то, что интуиция его не обманет. И ведь не обманула. Вильгельм был не только талантлив, он был еще и красив. Блестящие карие глаза, обладающие какой-то магической притягательностью, казалось, смотрели сквозь, завораживая. Необычайно красивый разрез глаз придавал им глубину. Маленькая родинка под нижней губой, пухлые тонкие губы и водопад шелковых черных, как воронье крыло, волос завершали нежный образ юного пианиста, а Дэвид понимал, что пленен этим мальчишкой, разговаривающим с ним уверенно, как-то по-взрослому, и вместе с тем легко и настолько непринужденно, будто они были старыми друзьями. Притягивало его и кое-что другое. Музыка была близка и самому Дэвиду. Когда-то давно в том, прежнем, Берлине, каким он был двадцать лет назад, подрастал мальчик, отчаянно влюбленный в музыку. Приходя домой из средней школы, которую мальчик так ненавидел, он бросался за старенькое фортепьяно, стоящее в почти пустой комнате, где было много света и на окнах не висели шторы, и играл, играл, играл до тех пор, пока отец, отвешивая ему пару подзатыльников, не отправлял его за ненавистные уроки. До четырнадцати лет мальчик жил мечтой стать знаменитым пианистом. А потом его мечту растоптали, уничтожили, так легко, будто это и не было мечтой, будто у взрослых есть такое право, будто кто-то другой мог лучше знать его желания. В четырнадцать отец начал потихоньку приучать мальчика к своему миру, миру, в котором ребенку было неуютно и страшно, к миру, тогда казавшемуся ему чуждым, полным фальши и бумажных купюр. Благо, бизнес имеет широкие просторы, и после скоропостижной кончины отца, после нескольких тяжелых лет вынужденной работы с капризными нимфами и их не менее капризными папочками, внутри у которых, казалось, нет ничего, кроме толстого кошелька, мальчик смог обрести свою детскую мечту в других мальчишках, таких же, каким когда-то был он сам. И сейчас он как никто другой мог читать мысли Вильгельма, слышать шепот его сердца и чуять запах его желаний. Он знал, что этот мальчик добьется успеха. Он видел в нем неограниченные возможности и стремление бороться за мечту. А в себе Дэвид находил десятки причин, по которым был обязан помочь ему в этой борьбе.
- Вы, правда, можете мне помочь… стать пианистом?

И будет ясный детский взгляд прямо в глаза, полный надежды и томления от тягучего ожидания ответа незнакомца. А Дэвиду вдруг придет в голову тихо поклясться небесам в том, что он сделает этого мальчика звездой. Обязательно сделает. На вопрос он не ответит, вместо ответа заглянет в мальчишеские карие глаза, и губы его расплывутся в улыбке. А Вильгельм вдруг побледнеет, поняв всю серьезность происходящего – он очень испугается упустить представившийся шанс и будет лихорадочно думать о том, как следует себя повести с незнакомцем далее. В это время Дэвид предугадает чувства мальчика и попросит его подъехать в свой офис днем позже, оставив визитку на блестящей поверхности старенького фортепьяно. И всё сложится, будто в старой доброй сказке, полной волшебства и магии, где обязательно счастливый конец, где даже падения всегда безболезненны. Вильгельм станет великим пианистом, его имя будет в списке приглашенных на все светские рауты, о нем будут говорить с восхищением и завистью, его будут обожать как невероятно талантливого гения. А в девятнадцать он навсегда исчезнет со сцены – так же внезапно, как появится – и никто не узнает причин его исчезновения. Спустя годы о нем забудут. И только один человек будет помнить всегда. Вечерами, сидя у камина с бокалом красного вина в руке, он будет подолгу слушать пластинки юного пианиста, и его сердце будет сжиматься каждый раз, когда на комнату внезапно упадет немая тишина.


5.

Амстердам, 1993 г

Вильгельм открыл глаза, и резкий свет больно ударил по вискам, заставив едва слышно простонать. Находящиеся рядом люди – доктора, медсёстры и близкие – все, кто был с ним рядом последние сутки – словно по команде, все одновременно, бросились к высокой железной кровати на колесиках, где только что пришел в себя, пожалуй, самый известный в Германии пианист. Первые минуты в сознании Билл совершенно не мог сосредоточиться на происходящем вокруг – суета угнетала его. Он не мог понять, что произошло и где он находится, кто все эти люди и почему так много режущего белого цвета. И только когда служащий персонал сумел восстановить тишину в больничной палате, Вильгельм смог узнать сидящую рядом мать, прижимающую к лицу цветастый носовой платок, и неподвижно стоящего за ее спиной отца. Мать плакала, отец хранил молчание и робко гладил жену по плечу. Вильгельм чувствовал на себе невыносимый пресс чужих взглядов, и ему хотелось, чтобы его оставили одного. Во всеобщем молчании, которое не нарушало даже жужжание световых ламп, он чувствовал себя неловко и очень глупо. С той секунды, когда он открыл глаза, прошло не больше минуты, но он уже чувствовал себя утомленным и уставшим. Он так и не сказал ни слова. Лишь закрыл глаза, и только когда палата совершенно точно опустела, снова открыл их. В попытках вспомнить прошедшие сутки он узнал заснеженный Амстердам за окном и, словно собранная мозаика, грузом повисли на нем воспоминания. Вильгельм долго лежал неподвижно, невидящим ничего взглядом разглядывая идеально ровный белый потолок. В его голове тихо играла пятая симфония Бетховена, и с бешеной скоростью проносились сотни воспоминаний. Он уже знал, чем обернулся для него вчерашний снегопад, в котором он второй раз в жизни дал волю своим эмоциям. Он предполагал, до сих пор не чувствуя пальцев на руках и замирая от ужаса при мысли, что его предположения верны. Он боялся даже шевельнуться, опасаясь случайного прикосновения пальцев с жесткой больничной простынею – прикосновения, которого он не почувствует, которого и не будет по сути. Он боялся долго и боялся бы еще дольше, возможно, так и не решившись узнать наверняка, но неспокойный сон на какое-то время лишил его всех страхов. Когда Вильгельм в который раз открыл глаза, Дэвид, экстренно отменив все возможные и невозможные встречи, уже прилетел в Амстердам. Взрослый, умный и опытный мужчина, добившийся высот шоу-бизнеса благодаря умению оценивать и анализировать трезво, не поддаваясь эмоциям и сомнениям, и всегда находить выходы, он впервые не мог найти слов, наконец, оказавшись рядом со своим подопечным после длительного перелета из южной части Ванкувера сюда, в Амстердам. А Вильгельм смотрел в его глаза все с тем же выражением надежды, с которым он смотрел в них впервые, три года назад, и Дэвид чувствовал, как теряет над собой контроль, как эти ясные мальчишеские глаза заставляют сжиматься от боли его сильное сердце, которое уже знало, что именно ему, Дэвиду, суждено увидеть, как в этих самых глазах навсегда погаснет надежда.
- Я больше… я больше не… не смогу… да? Не смогу… играть, да?
Дэвид не ответил, а Вильгельму перестало быть страшно. Теперь он точно знал, что больше никогда не почувствует легких прикосновений к холодным клавишам.






Эпилог

Из дневниковых записей Вильгельма К.

«Я мечтал быть пианистом, писать музыку и быть счастливым. Я, видимо, как-то неправильно мечтал».

Екатеринбург
2010 г.

@темы: fan-fiction

---

Мне страшно, когда люди закрывают свои страницы в контакте.

---

Кого-то ждёт вокзал, кого-то ждут домой - её никто не ждёт

@темы: земфира, строчки из песен

---

Ей был нужен . . .
[далее по списку]
умный/красивый/нежный/богатый.

А тут мальчик
с грустными глазами,
прячущий под пластырь стигматы.

[далее по списку]
-Он таскает за собой гитару мёртвый грузом,
-Он бы мог легко стать современным Иисусом.
-У его богов гримированные лица.
-Он весь в ярлыках «будущая rock-star»
и
«в перспективе самоубийца».
-Его голос можно записывать
(вплоть до стона),
каждое фото
(в будущем – постер) – икона.
И главная задача, заглядывая в его глаза –
Не то что не влюбиться, просто не сойти с ума.
Он бы мог стать её «Personal Jesus» (или к этому близко),

Только константа – она циник, а значит атеистка.

© Julia Step

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вот так посмотришь - мы все такие сильные. Независимые, гордые. На фотографиях счастливые. Сложные. А внутри хуй знает что творится.

@темы: thoughts

---

Здесь ---- > 50 фактов обо мне

Вопрос: Рассказать о себе больше?

1. да		5	(83.33%)
2. нет		1	(16.67%)
Всего:		6

---

Знаете, чем отличается настоящий друг от ненастоящего? И тот, и другой одинаково могут тебя ненавидеть, затыкать тебе рот, обрывать на полуслове, делать вид, что не слышат твоего звонка, обижаться, игнорировать, не отвечать на вопросы, повышать на тебя голос, отчитывать, говорить тебе о том, какое ты говно, но только настоящий друг будет с тобой рядом, когда тебе понадобится помощь, забыв о том, какое ты говно и как сильно он тебя ненавидит.

@темы: thoughts, о дружбе

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Браво, Каулитц. Ты снова поднял на уши весь фандом.
Ты, случаем, член себе еще не проколол, нэ?


Кстати, о вчерашнем споре на Чорном на счет того, какое же ухо все-таки прокалывают геи.
Я зачем-то всё же воспользовалась небрежно брошенным мне советом и слазила в гугл.
Гугл жжот, скажу я вам
Вопрос: какое ухо прокалывают натуралы?
Варианты ответа:

а) никакое
б) третье
в) нормальные парни уши не прокалывают
г) мальчики нормальной ориентации прокалывают брови!!!

Бровями мой мозг был взорван и я пошла консультироваться с геем.
Пересказала ему разговор с гуглом. Ржали мы долго
Оказалось, что геи, как и пираты, прокалывают правое.
Расстроилась. Потом вспомнила, что у лучшего друга проколото левое вопреки его ориентации и забила
Все равно Билли очаровательный гей))